greenlampbooks

На волне сданных отчётов в книжной игре «Долгая прогулка», где некоторые рисковые ребята прочитали в январе «Декамерон», я вспомнила, как сама его читала в университете.

У нас была преподавательница античной и средневековой литературы, которую все звали «Великий Зевс». Она была (да и есть, наверное, до сих пор) плотненькая, величавая, с тяжёлым взглядом хищной птицы. Говорила голосом Радзинского, который пронзительным высоким эхом отдавался аж где-то в позвоночнике, а на парах постоянно метала громы и молнии, если кто-то хоть немного косячил (отсюда и прозвище). Что уж там, это был самый первый курс, но античку и Средневековье я до сих пор помню лучше всего остального из университета. Великого Зевса боялись до дрожи, особенно после первой сессии, когда из двух с лишним сотен человек из параллели почти половина ушла на пересдачу, а высших оценок было пять или шесть штук.

«Декамерон» был во второй сессии, и все боялись ещё больше, памятуя о прошлых неудачах. Я в первую сессию отстрелялась хорошо (впрочем, больше благодаря везению, как-нибудь тоже эту байку расскажу), поэтому не так уж сильно тряслась, но оказалось, что зря. «Декамерон» мне и попался, я его знала хорошо, но Великий Зевс огорошила меня заданием: «Ну-ка перескажи своими словами пару новелл из «Декамерона»».

Это как тот сон, когда ты стоишь перед всей школой без штанов. Или как если бы Путин попросил тебя рассказать на каком-нибудь саммите самый сальный анекдот категории Б, который ты знаешь, и пристально так взглядом буравил. Или как если мамка поймала тебя в двенадцать лет за порно и заставила бы пересказывать сюжет. Мёртвая тишина, слышно, как тикают часики и стекает капля кровавого пота где-то за ушами.

Разумеется, в «Декамероне» есть пара новелл и не такого уж фривольного характера, которые можно пересказать мягко и без блудодейских подробностей. Но в тот момент экзистенциального кризиса у меня в голове были только члены и монашки, монашки и члены. Давясь и нервно дёргаясь, я рассказала парочку новелл, где все всех и сразу во все неприкрытые отверстия. В этот момент я, наверное, на секунду соединилась с космосом и придумала такие эвфемизмы, которые сразу же после этого стёрлись из памяти и никогда больше не украсят мою речь изящной витиеватостью. Сказать Великому Зевсу даже слово «пенис» было бы страшным кощунством, но молчать было нельзя.

Когда-нибудь я пойду на глубокий гипноз с диктофоном и попрошу вернуть меня в этот момент, чтобы записать собственные слова и продать их каким-нибудь особенно стыдливым фиалкам. А пока остаётся только горевать о том, что сверхъестественные способности включаются только в момент зависания острейшего топора над моей съёжившейся от ужаса задницей.