Книги жарь

#medium_rare #критика Валерия Пустовая: о девальвации критики и новом романе Пелевина

В загустившемся за последние дни литературном телеграме на эту статью по какой-то причине не обратили внимание, а статья-то важная.

На Rara Avis вышла статья критика Валерии Пустовой о проблемах современной литкритики с прицелом на обсуждение «Тайных видов на гору Фудзи». И казалось бы, сколько в последнее время страниц было исписано и слов сказано про трансформацию профессии критика и критики в цифровую эпоху, но тут в уже дотлевающий костерок подливают канистру бензина. В самом деле, не открытие Пелевина, что современные дискуссии направлены не на выяснение истины, а на то, чтобы каждый их участник получил шанс застолбить себе место в информационном будущем. Но мне все равно приятно, что писатель напомнил мне этот очевидный факт. Буду меньше переживать, когда в другой раз отправляюсь запускать критику в будущее — ведь все дискуссии про критику у нас служат одной задаче: показать, что она есть и нужна.

Пустовая указывает на несколько проблем критики:

— подмена анализа пересказом — либо травестирующим (Мильчин), либо честным, но предельно сжатым рекапом (Юзефович)

— критики в большинстве своем высказывались о политических и философских воззрениях Пелевина, но мало кто обратил внимание, собственно, на стиль вещи. То есть на то, на что, казалось бы, как раз и нужно обращать внимание в первую очередь. Мне кажется очень перспективным для дискуссии суждение Галины Юзефович, назвавшей роман «откровенной духовной проповедью, уравновешенной не по-пелевински простым сюжетом и однозначной моралью». Здесь для меня — отправная точка, но для рецензента — вершина горы.

Попутно Пустовая обращает внимание, что от писателя почему-то ожидают некоей новизны тем и мотивов и используемых художественных средств, при этом отказывая книге в контексте творчества автора. В анализе Пустовой «Тайные виды на гору Фудзи» становится не запоздавшим высказыванием на тему metoo, а разочарованной проповедью о том, что читатель так и не смог оторваться от оков ежесекундно сменяющихся трендов. В «Тайных видах на гору Фудзи» Пелевину удалось совершить рывок и сочетать в самом деле проповедническую меланхолию (которая включилась, пожалуй, в «Снаффе», а особенно прямо бьет в глаза в «Смотрителе») со смеховой и игровой стихией более ранних романов. В связи со «Смотрителем» критики говорили об убывании смеха в Пелевине и возрастании проповеднического начала. Но это убывала рождающая мощь, пересыхал художественный исток. <...> кому, как не критику, ясно: Пелевин прежде всего писатель, и главное в нем — не месседж, не информационная повестка, не религиозная принадлежность, а вот это: родит или не родит, вижу или не вижу, верю или не верю.

Отсюда и актуальные новости в романе оказываются мотивом, а не стержнем; и в обнаруживаемом критиками консерватизме Пустовая Пелевину отказывает — просто потому, что разглядывает подложку. Драматизм духовных заблуждений пелевинского героя обычно находил отражение в принципиальной неутоленности его любви: герой тянулся к воплощению лучшего, что может быть в зримом мире, — красоте, уму, душевной силе своей возлюбленной, но умел изъяснять свою высокую тоску только на языке похоти и ревности. Мужчина в мире Пелевина — точная модель духовной аберрации, в плену которой человек полагает, что может завладеть тем, что на самом деле владеет им. Идеальная любовь Пелевина — это попытка присвоить бога, вкрутить опаляющую красоту и истину лампочками в абажурчик.

Таня из нового романа впервые устанавливает в мире Пелевина гендерное равноправие.