я просто текст

Несколько лет назад (интернет безжалостно свидетельствует: много лет назад, аж 9) Лев Данилкин воспел в журнале «Афиша» книгу историков Валерия и Татьяны Соловей «Несостоявшаяся революция». Речь в ней шла о судьбах русского национализма; основная мысль, как она мне помнится через годы и через расстояния, заключалась в том, что российское государство, хоть и настойчиво провозглашало себя русским, никогда таковым не было: основными бенефициарами обеих империй — что царской, что советской — были другие народы; номинально русские колонизировали других, в реальности у колонизованных было больше прав и возможностей, а за гордым понятием «русский народ» никогда не стояло реальных преимуществ титульной нации.

Книжка была написано людьми, явно симпатизирующими националистическим взглядам, — и при всех своих умеренности и академизме интеллектуальным событием, кажется, не стала; слишком controversial. Не ссылается на нее и Александр Эткинд в своей «Внутренней колонизации» — крайне умной и глубокой работе о потайных двигателях и смыслах имперского опыта России; но и ладно, что не ссылается, — потому что один из многих неочевидных и захватывающих тезисов в любом случае с изысканиями Соловьев четко коррелирует. Эткинд четко показывает: основными жертвами крепостного права были именно русские крестьяне «внутренних» губерний, а вовсе не завоеванные / присоединенные народы окраин. Да и вообще — российское государство, империя и ее аппарат, относилось к своему родному подбрюшью, по сути, как к колонии — и с точки зрения режима культурного и политического управления, и с точки зрения метафорики: путешествие «вглубь» России воспринималось как поход в нечто экзотическое, дикое, чужое. Россия, оказавшись на перепутье между Европой и Востоком, смотрела на себя одновременно как на субъект колонизации и как на ее объект; как просвещенный исследователь на дикаря — и как дикарь на просвещенного исследователя.

Это, конечно, не единственная ценная мысль «Внутренней колонизации», до которой я наконец добрался, не прошло и четырех лет (впрочем, это можно сказать о многих обозреваемых здесь книгах). Вообще, одно из основных впечатлений — именно концентрация здесь ценных и неожиданных суждений, которая одновременно восхищает и удручает. Первое — потому что это прямо какое-то наглядное свидетельство того, насколько интересен и неисчерпаем мир идей. Второе — потому что понимаешь, что ты в этом мире можешь быть реципиентом, но никак не производителем. (Наверное, этот восторженный абзац выглядит странно для тех, кто читает такие книги часто. Увы, я делаю это редко.)

Если совсем общо, книга Эткинда анализирует, как историю досоветской и главным образом имперской России — ее политику, экономику, литературу, историческую науку — пронизывают сюжеты, связанные с колонизацией, с освоением «культурным» «дикого», с концепцией «ориентализма» (причем Эткинд значительно углубляет исходные выкладки автора термина Эдварда Саида) и постколониальной теорией (аналогично; например, тут оперируют сравнениями не только с европейским и американским историческими опытами, но и с индийским); как формируется эта вышеупомянутая двойственность идентичности — и как она, в конечном счете, приводит к фатальному внутреннему разлому в российском обществе. Если конкретнее, я попробую ниже выписать те сюжеты, которые меня зацепили и поразили больше всего: