вилисов скорбящий

Меня Сьюзен Зонтаг парадоксальным образом возвращает в пространство литературы. Дочитал толстенный второй том её дневников 1964–1980; пока читал, поэтапно вспоминал, каково это — иметь отношение к литературе, и каково это вообще — литература. Меня в последние года полтора тотально захватил театр, ну и это неслучайно: именно там сейчас происходят все самые интенсивные изменения и открытия в сфере искусства. Литература ригидна по части формы и стиля, про кино вообще смешно говорить, в современном объектном искусстве я ничего не понимаю, в музыке немножко больше, но тоже. Так вот это довольно странно возвращаться к литературе окольными путями — через записные книжки; это ведь не фикшн. И тем не менее в самой ткани текста Зонтаг это так очевидно высвечивает, все эти прелести текстового, вот эта бумажная свежесть. Я уж было думал, что навсегда отчаливаю от всей этой маеты в пространство спектакулярного: хоть мне и платят в основном рубль/знак, тексты, которые я в последнее время пишу, мне писать по большей части скучно. (Поворот: вчера сел писать в неочевидное место эссе как раз про скуку, и впервые почувствовал себя свободным в том, что делаю; к сожалению, мест, где за свободу платят рубль/знак, в России сегодня нет.)

Стал вести записную книжку позавчера. Во-первых, Зонтаг натолкнула, во-вторых, купил красивый блокнот с твёрдой обложкой в цветах и черные гелевые ручки. Как тут не писать? Заполнил первую страницу, получается чудовищно. У меня от нарциссизма письмо с имманентной потребностью быть незамедлительно опубличенным. То есть я, видимо, могу писать хорошо, только если знаю, что сегодня/через неделю/через месяц это напечатают. Поэтому в ручных записях такая фальшь и такая неаутентичная претензия, сам себя не узнаю. Аня давно записывает от руки; вчера перед отъездом показала полстраницы, это такая натуральная авторефлексия, так естественно выглядит и читается, ну и похоже на Зонтаг по мотивам. Позавчера проснулся рано, попытался вернуться к художественному тексту, который с лета не закончил. Сочинительство — ужасно странное занятие, нужно сидеть, облокотившись, и ничего не делать. (Я не помню, чтобы у меня так было с дебютным рассказом из «Носорога».) Это меня поразило, я написал тысячу знаков и завернулся, организм не позволяет так непродуктивно проводить время, сел смотреть оперу. Как я себя изуродовал — уже часок спокойно со свободными руками посидеть не могу. Миша пишет: я удивляюсь, как ты всё успеваешь — столько смотришь, столько пишешь?! Коля пишет: а ты что, рано ложишься и рано встаёшь? Изучают меня как лягушку.