Ponaehali

​​Жизнь накрывает стол аляповатой кружевной скатертью и зовёт тебя с кухни: «Садись! Есть будешь». И – голоден ты или нет – садишься да ешь, жизнь не ослушаешься. И в строгом порядке, первое, второе, третье, и тысячное – дай бог. Вот тут, в самой первой тарелке – толчёные щи. Мама добрую сотню раз рассказывала, как ты в детстве их любил, поэтому она варила и толкла. И ещё сотню расскажет. Вот тут – каша манная с комочками, к ней – какао с молочной пенкой. Мучиться и давиться, и если пенка попала на язык – пиши пропало. Бабушка придёт за тобой в сад в четыре, будет тянуть тебя за руку домой, торопиться – сериал бразильский через 15 минут. А ты канючишь – и всё равно её каким-то чудом уболтаешь в магазин за стограммовым пока ещё альпен гольдом с орехами и изюмом. Это ты только потом поймёшь, что бабуля любит сладкое сильнее тебя, и, когда будет совать тебе, взрослому лбу, шоколадки, тихонько за спиной передашь их деду. Чтобы назад положил. Сосиски в школьной столовой. Отчего-то их неизменно подавали с тушёной капустой, которую придумал тот же злодей, что комочки с пенкой. Ну, хоть сосиски. И уж куда как благо, если к сосискам – «толчёнка» на воде. Дома не поешь такой. А потом сразу обменяешь пятирублёвую монетку на «Медок» – и разломаешь его сразу напополам, чтобы начать оттуда, где начинки больше. Детство впрок кормит сладким, на всю жизнь вперёд: принесённые мамой пирожные «трубочка с кремом», бабушкин пирог с яблоками на твой восьмой день рождения. Ириски «Золотой ключик» из сладкого подарка, которые ни сомкнуть, ни уж тем более разомкнуть потом челюсть не дадут. Сладкая малина у пчелиных ульев в дедовом домике в деревне, найденный в кармане леденец без обёртки и весь в крошках. Детство будто просит у жизни: позволь, мол, сладкого ему. Ему ещё горького есть полно. И жизнь разрешает. Это потом – поминальная кутья на дедовых похоронах и страх потери близких, с которым всю жизнь идти рука об руку, как не толкай его от себя. Закусанная крабовым салатом бутылка водки на выпускном, дурацкий пиджак с чужого плеча и ленточка через плечо: «Пацаны, никогда не потеряемся». Больше и не виделись почти. Рис в технарской столовой – на последние двадцать рублей. Больше нет, и до конца недели не будет. А потом – настрелянные у соседей яйца и яичница без соли. Оттуда на всю жизнь привычка есть рис со сметаной, потому что она бесплатная – и так сытнее. Жирные-жирные бабушкины блины, от которых потом болит желудок, но ты съешь, не задумываясь, потому что она готовит каждый день для деда по старой привычке и плачет, когда выкидывает еду. Салат «Цезарь» с сухой курицей и тёртым сыром «Российский» на твоей свадьбе. На тебе снова дурацкий пиджак, только теперь уже в облипочку, у тебя весь вечер трясутся руки – и не получаются шутки. Рыба в кляре, собранная со столов и доеденная холодной назавтра всей толпой под мостом – сильный дождь идёт. Колбаса «Красная цена» на маленькой кухне съёмной квартиры на Полежаевской. Если пожарить – не так уж противно. А потом мамино вишнёвое варенье к чаю, оказавшееся вкуснее любого другого. А брать не хотел. Комплексный обед в столовой на работе – греча, куриная котлета, винегрет и компот из сухофруктов. Тебе не нужно выбирать – и, впрочем, уже всё равно, что там выбрано за тебя. Тушёная картошка в Склифе. «Мальчики, компот? Ну, подходите, берите сами». А как подходите, когда два перелома. Чуть позже тут же – принесённый Лерой шашлык. Пока жуешь – отворачивается и плачет, думает, что не видишь. Первый в жизни горький шашлык. А эта тарелка у жизни на столе – пустая как будто. Как будто ничего на ней нет. На ней – тяжёлый-тяжёлый воздух из окна машины, и ты глотаешь его, как рыба. «Лер, сделаешь потише?». – Ба, я домой еду. Да-да, Тулу проехал. Маме звонил, да. Блины? Жарь!

Фото: Дмитрий Марков