Ponaehali

​​Курабье

К Елизавете Ильиничне только трактором проедешь. Зимой – дак точно, и летом – На УАЗе или тракторе разве что, если дождь прошёл. За три километра от деревянного дома шумела трасса, стояло придорожное кафе «Кафе». С туалетом кирпичным на улице с дыркою в полу, с деревянными липкими столиками. На столиках в любое время года стоит пластиковая бутылка с кетчупом да солонка, которая постоянно в отверстиях забита солью. Чтобы подсолить себе салат из капусты или порцию «Тураковских», нужно крышечку откручивать. У кафе по лету собирались дачники да деревенские. Сидели у трассы на перевёрнутых вёдрах. Кто – с яблоками, кто – с ягодой. Но пуще всего – с лисичками и белыми. И товар ходовой, и выручишь за него уж побольше, чем за малину. Грибы принято смачивать, чтобы весу побольше было, а сверху ведра класть сухие. Грибы принято продавать до «москвичей». По трассе как раз прямая дорога в столицу. Едут с морей москвичи, останавливаются да берут грибы с собой – в город, где добавь к любому магазину (пусть и табачному) приставку «эко» – и пойдёт клиент. Москвичам грибы можно продать подороже, но, если на москвичей не повезло, – можно скупщику продать. Елизавета Ильинична имела для трассы спорткостюм синего цвета, а олимпийку повязывала на бёдра, когда жарко. На грибы у неё глаз горел – и в тихой охоте равным ей во всей деревне считался только Тимофеич. Тимофеич жил всё лето, а то и май с сентябрём, на заброшенной даче без окон – ходил по грибы, а на вырученные деньги брал в соседней деревне яиц и самогона. - Тёть Лиз, берут сегодня? - У меня не брали. Москвичи у Вали взяли ведро. Но то белые. И ещё спустя час: - Тёть Лиз, внучки-то приезжают? - Валька замуж вышла, в Москву уехала. А Катя приезжала в то лето с детьми. - Маленькими их помню, девок твоих, в пруду купались. И снова тишина на час. - Вот Михал Михалыч твой. Золотые руки у мужика. Всё его добрым словом вспоминаю. Задаром и шланг с пруда на полив протянет, и вспахать мамке помогал. Правду говорят, лучших господь первыми забирает. Добрый был человек. О, тёть Лиз, машина. Елизавета Ильинична с пустым ведром заходила вечером в придорожное кафе. - Галя, мне положи печенье курабье – три штуки. Да-да, прямо три взвесь. Мы с Асланом договорились, что я у вас буду крупы брать – оставлял? Да донесу как-нибудь. Да пойду, пока не стемнело. Надо же, как это бывает, когда руки от тяжести режет ведром. Ведь Михал Михалыч сроду тяжелее одежды да букета с ромашек да васильков носить не давал. Ладно, тут напрямки полтора километра, уж как-нибудь. Не застрять бы калошей в глине, как в тот раз. Дома Елизавета Ильинична всегда включала НТВ. Там постоянно отчего-то шла «Каменская», и она надоела уже – а только всё равно телевизор включала. Когда кто-то из телевизора говорит, больше не кажется, что говорят стены. - Катя! Катя! Это бабушка Лиза. Ну как ты? А, ну перезвони, как освободишься. Мне бы от диабета лекарства – покончались. Всё-всё, кладу. До ночи не перезвонит. Елизавета Ильинична ещё раз чайник поставит – и достанет из холодильника колбасы хвостик. - Миша, ты знаешь, я картофель в этот год не садила. Не осилю сама. Девчонки не приезжают – только раз в год, когда два. Миша, пруд высох совсем. Сегодня Тимофея встретила – вспоминал, как ты им огород копал. Миш, какая-то это страшная несправедливость, что ты вот так ушёл, а я тут осталась. Потому что я без тебя, Миш, не умею даже картошки пожарить вкусно, всё рыхлая. Миш, ты когда мне на туфлю наступил, помнишь? В автобусе. Я ругалась тогда, говорила, что теперь даже и не подходи ко мне больше. Молодые такие.

Миш, какая-то это страшная несправедливость, что ты вот так ушёл, а я тут осталась. Страшная. Я, кажется, Миша никому не нужна. Я тебе курабье купила. Твоё любимое. Надо же, уже год. Елизавета Ильинична спит под телевизор. На кухонном столе – чёрно-белая фотография с чёрным уголком. Рядом с нею – тарелка с печеньем курабье. И телефон – тоже чёрно-белый. С противным звуком заполночь пискнет текстом на экране: «Занята была, завтра перезвоню».