Everybody's Doing It Now

Во-первых, будьте готовы к тому, что вы придете на один фильм, с Дженнифер Лоуренс в главной роли, но через полчаса окажется, что совсем на другой и вовсе не про нее, и вовсе не о том, о чем показалось сначала. Во-вторых, если вы хотели посмотреть хоррор, сходите лучше в соседний зал на «Оно», там хоть страшный клоун пугает детишек инфернальным смехом, а тут все просто — пугаться нечего. В-третьих, фильм «мама!» можно, в принципе, считать экранизацией анекдота «шел медведь по лесу, видит — машина горит». Только Аронофски анекдот начинает с панчлайна: открывающий кадр — это уже крупный план какой-то дамы в огне. Что же это? Костер тщеславия, святой пожар рождения искусства. «У-У-УУУ I’m on fire», как пел Брюс Спрингстин. Даррен is totally on fire.

Покойный Роман Трахтенберг, рассказывая анекдот про медведя, превращал его в бесконечную шутку, упражнение на проверку терпения слушателя. В его версии анекдот строился на том, что медведь все идет и идет, одну горящую машину видит, вторую, третью, саспенс нагнетается, а машины все не заканчиваются, — и Аронофски повторит свою оригинальную метафору про пожар искусства не раз и не два, дополняя ее все новыми деталями, каждый раз выкрикивая все громче, пока зритель не оглохнет и не очумеет окончательно. Поначалу все вроде бы окей: в лесу стоит дом, в доме живет безымянная пара, — Она (Лоуренс) одержима ремонтом, приготовлением обедов и ужинов, и общим благоустройством жилплощади. Он (Бардем) — поэт, сидит в кабинете и томится над пустыми листами в муках творческого кризиса. Нет бы пошел с ремонтом помог, даже лампочку вкрутить не может. Еще и импотенция у него не только творческая, — даже заниматься с женой сексом он наотрез отказывается. Тоже мне мужик. Жена нервничает, психует и пьет таблетки.

Но вот на пороге появляется Эд Харрис (когда появление Эда Харриса предвещало что-то хорошее?), и Он пускает его переночевать. На следующий день приходит Мишель Пффайфер, тоже не просто чайку попить. А там и братья Глисон подоспели, — в общем, Дженнифер, бросай свою швабру, ты зря убиралась.

Аронофски заманивает медведя все дальше в лес, маскируя первую половину фильма под тревожный хоррор в лучших традициях своего любимого Романа Полански, — но это не «Ребенок Розмари», а скорее «Жилец». Проклятый старый дом, странная парочка, еще более подозрительные гости. Тайны, недомолвки, непонятки. Ой, мамочки, сейчас точно что-то будет. Медведь, в принципе, уже после первой горящей машины начал подозревать, что с этим лесом что-то не так, но жизнь явно не готовила его к тому, что лес-то не простой, а метафорический. Тут не ломается кухонная раковина, а Кухонная Раковина Извергает Библейский Потоп. Тут не пара трахается на лестнице, а происходит Непорочное Зачатие (строго говоря, если вдуматься, это инцест, но когда Аронофски был последователен в своей мифологии?). Она — не женщина, но Муза, он — не поэт, но Поэт, следовательно Творец, следовательно Создатель. Един в трех лицах. А вот и Вдохновение, — охваченный эйфорией Поэт, позабыв и про часы, и про трусы, голышом бежит за ручкой, чтобы скорее написать Величайшую Поэму На Свете.