паша никулин

Сделай себя такой, как маленькие анютины глазки — в данный момент из одного из палисадников, высаживаемых оптимистами вокруг деревьев, ко мне тянутся оранжевые, — они каким-то образом, посредством странного внутреннего трюка или перспективы, могут быть больше, чем громадина дерева, рядом с которой мы кажемся карликами. Это само по себе свойство ни мое, ни цветка, но его производит моя способность, моя сила уменьшаться в размере. Чтобы перераспределить таким образом размер и внимание, Рина осознала, что ее размер, скорость и локация были в каком-то смысле аналогичны свойствам волн и длины волн» [14]. Эмансипация мысли и ключевые запросы феминизма безусловно оказываются в непосредственной взаимосвязи

Этому движению много внимания посвятили Жиль Делез и Феликс Гваттари — оно является компонентом общей антифашистской, антиавторитарной канвы их деятельности, ключом к логике работы Гваттари в направлении антипсихиатрии, возможностью подвергать сомнению закон и выражать недоверие к тому, от чего предостерегал Мишель Фуко в предисловии к американскому изданию «Анти-Эдипа»: к влюбленности во власть. В рамках данного размышления я ощущаю необходимость привести целиком довольно большой фрагмент из «Тысячи плато»:

«Когда мы спрашиваем Вирджинию Вулф о собственно женском письме, она пугается при мысли писать «как женщина». [Более точным переводом было бы: «ее ужасает идея…» — к сожалению, цитируя единственный опубликованный перевод на русский, ряд других искажающих смысл неточностей придется опустить. — Прим. Л.П.] Скорее, письму следовало бы производить становление-женщиной как атомы женственности, способные пересекать и пропитывать все социальное поле, заражать мужчин, захватывать их в такое становление. Очень мягкие частицы — но также крайне твердые, упорные, ни к чему не сводимые и неукротимые. Возвышение женщины в английском романтическом письме не щадит никакого мужчины: даже те, кто слывет за самых мужественных, самых фаллократичных (такие как Лоуренс и Миллер), в свою очередь постоянно перехватываются этими частицами и излучают их — частицами, вступающими в близость или в зону неразличимости женщины. В письме они становятся-женщиной. Речь не только и не столько об организме, истории и субъекте высказывания, которые противопоставляют мужское и женское в великих дуальных машинах. Речь, прежде всего, идет о теле — теле, которое эти авторы крадут у нас, дабы изготовить противопоставляемые организмы. [Еще одна серьезная неточность в приводимом переводе Я.И. Свирского — в оригинале: «…о теле, которое у нас крадут…»; Делез и Гваттари вовсе не имели в виду, будто у нас крадут тело Лоуренс и Миллер. — Прим. Л.П.] Итак, именно у девочки сначала воруется такое тело — прекрати так себя вести, ты уже не маленькая, ты не сорванец, и т. д. Именно у девочки, прежде всего, воруется ее становление, дабы навязать ей историю или предысторию. Затем приходит черед мальчика, но именно ему ставится в пример девочка, ему указывают на девочку как на объект его желания, для мальчика фабрикуется, в свою очередь, противопоставляемый организм и господствующая история. Девочка — первая жертва, но она также должна служить в качестве примера и западни. И наоборот; вот почему восстановление тела как Тела без Органов, а-организма тела, неотделимо от становления-женщиной или от производства молекулярной женщины. Несомненно, девочка становится женщиной в органическом или молярном смысле. Но и наоборот, становление-женщиной или молекулярная женщина — это сама девочка. Конечно же, девочка определяется не девственностью, а отношением движения и покоя, скорости и медленности, сочетанием атомов, излучением частиц — этовостью. Она не перестает странствовать по телу без органов. Она — абстрактная линия, или линия ускользания. Итак, девочки не принадлежат ни к какой возрастной группе, ни к какому полу, порядку или природному царству; они проскальзывают повсюду, между порядками, действиями, возрастами, полами; они производят n молекулярных полов на линии ускользания по отношению к дуальным машинам, которые они пересекают насквозь.