Холмогоров

Продолжение моей саги про истоки и каноническое положение украинского церковного раскола. Пишу не только о церковных законах, правилах и всем таком, включая тот факт, что исходно митрополия называлась не Киевская, а просто "Руси", но и о смысле происходящего. Смысловым истоком заварухи стал тот момент, когда короли Польши, хотевшие унии православных с Римом, и язычник Ольгерд, который первым захотел незалежну церкву, обнаружили, что вообще-то Москва не просто заштатный политический конкурент, а новый центр идентичности Православия. И это вызвало у них оторопь и ярость.

На мой взгляд этот мой цикл для Украины. Ру должен быть, конечно, мастрид.

https://ukraina.ru/history/20181011/1021381534.html Москва по сути стала самоотождествляться с православием, причем греческие исихасты, как показал прот. Иоанн Мейендорф, принимали активное участие в этом процессе. Сам патриарх Филофей в решающий момент схватки митрополита Алексея и князя Дмитрия с Ольгердом и его союзником Михаилом Тверским выпустил сразу несколько документов, в которых отождествил политическую линию Москвы с делом православия как таковым.

В грамоте на имя великого князя Дмитрия Ивановича патриарх Филофей именует его «всея Руси» и называет русских «святым народом», о котором он молится еще ревностней, чем об остальной пастве: «в особенности делаю это по отношению к вам, находящемуся там святому народу Христову, зная, какой они имеют страх к Богу, любовь и веру. Да, я молюсь и люблю вас всех предпочтительно перед другими»(12).

В итоге у патриарха Филофея получилась конструкция, которая должна была заставить растеряться любого политического оппонента Москвы: русские — больше других любимый патриархом, имеющим права Бога, святой народ, о котором он особенно молится, митрополит Алексей — глава московского правительства — наместник Бога на земле, а значит, непокорность ему есть непокорность Богу. Московские князь и митрополит-регент — полномочное представительство Бога на Русской земле. Понятно, что подобная православная геополитика, предполагавшая фактическую политическую сакрализацию Москвы, не вызывала ничего, кроме ярости у литовских князей и польских королей, которым если и нужна была православная иерархия в своих землях, то геополитически нейтральная, политически лояльная и уж точно не рассматривающая как центр православия сильную и экспансивную Москву (на далекий и ослабленный Константинополь они, так уж и быть, были согласны). Желательно было также, чтобы эти иерархи не оказывали сопротивления попыткам склонить их в пользу унии с Римом. Поэтому они требовали себе от патриархов «аполитичных» и не связанных с московской державной политикой митрополитов (не бросается ли тут в глаза очевидная параллель с сегодняшним днём?).

История, в конечном счете, рассудила, какая из сторон оказалась права — в каких странах вскоре после появления «аполитичной» православной иерархии, не связанной с Москвой, православие было обращено в унию и гонимо или вовсе уничтожено, а где оно расцвело, укрепилось и пережило любые гонения.