Econerso

What Remains of Edith Finch

Обсуждение видеоигр всегда утыкается в высокий порог вхождения: почти каждый может прочитать книгу, но мало кто (в масштабах всего населения) сможет пройти Braid, требующего комплекта из развитой мелкой моторики, быстрой скорости реакции и стальных нервов. Отсюда – идея “игры не могут быть искусством”, потому что сложно оценить то, чего никогда не пробовал.

Любой здравомыслящий человек понимает, что даже с помощью виртуальных фигурок можно рассказать историю, не уступающую хорошему фильму, вот только я совершенно не согласен с тем, что это делает игры искусством: нельзя брать чужие художественные приемы и говорить, что получилось нечто принципиально иное. Хорошо, вы сделали фильм в виртуальной реальности, молодцы, но разве эту историю нельзя было рассказать в любом другом формате? В виде театральной постановки, романа, сериала на Нетфликсе? Можно ли выделять игры как отдельный вид искусства, если они выглядят как кино, где иногда надо тыкать на кнопки?

На эти грабли любит наступать один французский разработчик, Дэвид Кейдж. Казалось бы, вот оно, главное правило игростроя: даем игроку возможность влиять на сюжет и получаем шедевр, но нет. Кейдж ловко перемещает игрока на место протагониста, предлагая выбирать, в каких сценках участвуем дальше, однако забывает о посреднике между игроком и историей – игровом процессе, геймплее, и подобным грешит не только он. Например, в одной из игр серии Call of Duty во время похорон выскакивала подсказка “Нажмите Х, чтобы почтить память”, и мне сложно представить более абсурдную фразу, которая описывала бы эту мнимую интерактивность.

История должна рассказываться через геймплей. Это невероятно сложно, но мы говорим о новом художественном инструментарии, а это всегда неизведанные территории. Хрестоматийный пример – симулятор пограничника Papers, Please. Во-первых, геймплей игры синхронизирован с действиями игрока: ты действительно сидишь на контрольно-пропускном пункте и проверяешь документы граждан по установленному регламенту, полагаясь лишь на собственную внимательность. Во-вторых, игра заставляет принимать решения: женщина в окошке со слезами на глазах просит пропустить ее следом за мужем, иначе она потеряет шанс въехать в страну (Слава Арстотцке!) и на долгие годы разлучится с ним, но у нее ошибка в паспорте, за это последует штраф и тебе может не хватить денег на отопление. В-третьих, у решений есть последствия: без отопления кто-то в семье заболеет, а женщина может оказаться террористом.

Есть и другая игра, разработчики которой смогли рассказать историю через геймплей – What Remains of Edith Finch, вышедшая год назад. Это сборник рассказов о наследии, альманах последних дней жизни каждого из Финчей, монолог о проклятой семье, несмотря ни на что продолжающей бороться за общую память. Истории всех членов семьи находятся на тонкой грани между жизнью и забвением: их желания, мечты, секреты и терзания имеют ценность только потому, что бережно сохранены на бумаге и воспроизводятся игроком – единственным наследником. Чувство, что каждый привнёс что-то своё в общее наследие, делает изначально мрачную историю теплой и эмоционально положительной, но она становится столь личной не из-за мастерства сценаристов, которое заметно провисает ближе к концу, а гениальности геймдизайнеров.

В игре есть короткий эпизод про молодого парня, работающего на консервной фабрике. Сказать, что это мощная и эмоциональная история – ничего не сказать: она втягивает игрока, учит простым правилам, показывает, что происходит в голове персонажа и резко щелкает развязкой. Я не помню, что в последний раз вызывало у меня столь же бурное желание кричать “величие” и упоминать имя Господа всуе – и дело не в сюжете, а в способе его передачи. Никакой другой вид искусства не способен дать полное погружение в личность и восприятие другого человека, и на этом весь разговор можно заканчивать.