DORKY gals

Привет, меня зовут Соня и я очень заинтересована психическим здоровьем себя, моих друзей и наций. Если вы с нами давно, вы знаете, что иногда я публикую небольшие заметки о депрессии, тревожности и ПТС (посттравматическом синдроме). Когда я только начала об этом говорить, российское интернет-пространство было опасным полем для навигации. Все, кто открыто говорил о депрессии, в первую очередь сталкивались с буллингом и смешками, и только потом — с поддержкой и благодарностью от тех, кому это знакомо. Со временем сила стигмы идет на нет, но публичных и свободных институтов, которые бы защищали и лечили людей с депрессией нет ни в России, ни в США. Сегодня я немного волнуюсь, потому что хоть я и не боялась рассказывать свою историю уже несколько лет, многие ее главы и части оставались доступны только пригоршне близких друзей. Сегодня я чувствую себя так, будто бы только что пробежала изнурительный марафон, о котором я хочу рассказать всем, кому непросто.

Давайте начнем с начала! Первый раз у терапевта я оказалась после того, как прервала отношения с человеком, которого по-настоящему любила (а любовь такое чувство — остается навсегда). Через какое-то время после разрыва мы попытались восстановить отношения, но это была езда на мертвой кобыле. Мое сердце было разбито, я не работала, денег не было и еще на смену теплоте и солнцу пришел мерзкий октябрь. Вопрос, который я задала терапевту был таким: как перестать лежать в кровати и молить о несчастном случае, в котором я умру. Сегодня первый вопрос, который я задала терапевту после двух лет вместе: Я не уверена, что мой смысл жизни достаточно мне понятен и мне нужен некий околодуховный совет. Между этими запросами пролегла пропасть!

Через какое-то время после моей первой встречи с терапевтом дела немного наладились: я нашла работу. Компания была просто отличная, а вот мои обязанности были так себе. Но это уже что-то. Однажды в феврале я сидела на перерыве и пила кофе, все еще в депрессии, с комом в горле и прогрессирующим РПП. В течение предыдущих шести дней я теряла сознание три раза, и уже не просто молилась о несчастном случае, а вполне осознанно планировала его. Тогда, за плохим кофе, случились две огромные перемены (сейчас озарения стали скорее частью жизни, чем сюрпризом): 1) я поняла, что я не имею никакого представления о том, кто я, и никогда его не имела; 2) мне срочно нужно к психиатру, потому что не нужно быть врачом, чтобы понимать: девка умирает с горя, и это не фигура речи. Мне пришлось собрать последнюю волю, чтобы сказать самой себе: “Нам нужна помощь.” Я помню как позвонила самому близкому человеку на этом континенте и сказала: “Я хочу умереть, и мне нужна помощь.” Сказать это вслух требует таких усилий и такой смелости, что я давно перестала слушать тех, кто говорит о нас, что мы слабые.

Мне хочется уделить немного внимания одному моменту: со стороны моя жизнь выглядела прекрасно, настолько, что даже у самой себя я вызывала недоумение, думая о том, какая я неудачница. У меня была работа, я жила в США, я закончила карьеру в журналистике и начала новую, говорила на трех языках, выступила на конференции TED, в столе лежала корочка о магистерской степени. Все эти вещи не определяют человека. Можно быть миллиардером-филантропом, но нравится ли вам человек, на которого вы смотрите в зеркале? Через месяц после кофе я попала к психиатру. Марта подошла к моему кейсу со всей серьезностью, мы прошли бессчетное количество тестов, и я вышла из ее кабинета с диагнозом “клиническая депрессия и общее тревожное расстройство”. Марта предложила госпитализацию, но я поклялась, что дома мне будет лучше. Тревожное мы заменили на ПТС позже, когда у меня появились силы рассказать ей о моем опыте и о моих триггерах, я начила пить прозак и вкидывалась бета-блокаторами. . Хоть от этого и стало легче, я работала на двух работах, каждую секунду меня пронизывала боль одиночества, я не разговаривала с единственным родителем и переживала панические атаки через день.