Книги жарь

Получили мы на прошлой неделе написать отрывок в стиле магического реализма.

Я сначала написал историю про самоисполняющееся пророчество, которая больше смахивает на такую готику, чем маг. реализм (может, еще покажу)

А потом подумал. Я же сейчас занимаюсь материалами для романа. А почему бы мне не написать отрывок, который передавал бы то ощущение, какое у читателя роман должен рождать?

Так я впервые за десять лет достал из внутреннего чердака поручика Агнецкого, чуть встряхнул — и отправил его в Финляндию.

_____________________________________________________________

Никогда не ожидаешь увидеть созвездия не на небе, а здесь, на земле, на берегу озера. Агнецкий шел у самой кромки воды, набегающие мелкие волны слизывали изморозь с потрескавшейся кожи его сапог. Он запахивался глубже в шинель, но ветер мешал ему, кружил вокруг, дергал полы шинели, словно бы приговаривая: вот посмотрите на него, посмотрите на того, кто подумал, что может явиться в чужие леса, забраться на чужие скалы, переплыть чужие озера и выдержать главные испытания этого края. Края ночных холодов и никогда не затухающего солнца.

Юханнус. Ночь, когда в пляс пускаются люди, звери, огни, солнце, и до самого рассвета не стихает пение соловьев. Он шел вдоль берега озера, между огней костров. Костры выстроились цепью у опушки леса, словно ночные стражи, и перекрикивались друг с другом трескучими голосами. Юноши и девушки в цветных платьях кружили вокруг костров и подбрасывали в костер коренья и траву. От этой травы в воздухе вилась какая-то кислая смесь, и Агнецкий прокашлялся в ладонь. А потом увидел ее. Маленькую, в большом для нее одеянии наподобие армяка, расшитого красной парчой. Голову ее охватывало что-то вроде повязки, тоже красной, с зелеными, опускающимися на плечи нитями. Она наблюдала за огнями на горизонте. А затем повернулась.

Да, ты помнишь, как пули секли бетон; как вокруг кипело и грызлось, а ты затаилась в нише у здания вокзала, зажав под мышкой куклу. Ты не успела эту куклу дошить, и теперь искала нитки, а нитки у тебя лежали в кожаном таком мешочке с красной звездой, которую ты отобрала у пленного красногвардейца, которого потом в лес увели; а теперь мешочек этот набит был пулями, и ты все ждала, что сверху покажется круглое, обгорелое лицо лейтенанта с белой нашивкой на рукаве, который захрипит свое “Аммуксет, аммуксет”, и ты дашь ему еще патронов, и потом только найдешь иглу для своей куклы, которую едва не выронила тогда глубокой ночью в лесах Саво, когда горел под ногами рыхлый снег, грыз твои шершавые ступни, ты бежала, заливаясь слезами, а лес позади ревел. Кричал. Топтал. Ты не могла знать, сколько бежала; ты не могла бы точно определить, как быстро наскочила на разбитого железного гиганта с обугленным, переломленным пополам хоботом, сколько прижималась к едва различимой, покрытой инеем звезде на его боку; ты помнишь лишь, что лишь с первым лучами солнца перестал выть рогатый морок и пришел конно-доспешный разъезд от епископа, и седой рыцарь в шишаке сказал тебе что-то и протянул руку, а ты ему улыбнулась, потому что рыцарь был с ямочками на щеках и совсем не страшный, а Агнецкий все смотрит и смотрит в эти глаза, в которых пляшут огни времен, и понимает, что он уже в твоей власти, во власти этой земли, и она его так просто уже не отпустит.