Бездуховная брань

Жить с крепостной старухой в безумной Москве времён Большого террора было тяжело, она никогда не снимала валенок, спала только на сундуке в прихожей и надзирала за всеми как цепной пёс. По её понятиям, например, было очень странно улыбаться и смеяться, когда в доме нет гостей. Она вообще была профессиональной плакальщицей - после истребления священства на деревенских плакальщиц спрос был высокий, и за Пелагеей часто приезжали в Москву аж из Тверской области, чтобы она правильно, по-деревенки оплакала покойника. После войны и возвращения из эвакуации, где вся семья переболела малярией и чудом все остались живы, Пелагею отправили отдельно жить с дочерью Константина - той самой, что родилась в год исхода семьи из села. Пелагея была так стара, что было непонятно, кто за кем присматривает - она за девочкой или девочка за ней. Чтобы выйти погулять вечером, девочка вылезала из квартиры через форточку - Пелагея на своём сундуке в прихожей так просто её бы на улицу никогда не пустила. Долго это, впрочем, не продлилось. В 1948 году Пелагея умерла.

Девочке сегодня за восемьдесят, и она моя бабушка. Она много рассказывает о Пелагее и о том, как та была неграмотна и как спала на сундуке и ухаживала за несколькими поколениями семьи моего прапрадеда деревнеского попа. Как ей никогда не платили денег, и как она отказывалась их брать. Как она мыла полы и готовила, как никогда не снимала с себя своих валенок - один врослый, другой - детский.

И почему-то никогда ей не приходило в голову сказать, что вообще-то Пелагея была профессиональной домашней рабыней. Что она родилась в семье крепостных и жила жизнью крепостной. А меня почему-то не оставляет эта мысль, что от рабства, от крепостного права меня, да вообще всех нас, на самом деле отделяет всего ничего - две бабушки, воспитавшие одна другую.