Азохен вей

Это не смешная история, и не поучительная история, да и вообще не история, я записываю это преимущественно для себя, но тут такое дело: позавчера мы валялись на траве у библиотеки, солнце клонилось к закату, но ещё грело, в огромных окнах отражались пальмы, небо было синее, учебник по ивриту тоже был синий, я в качестве исключения была не синяя, а вполне себе трезвая, но очень счастливая. Вечером того же дня мы шли по огромному пустырю, заросшему льнущим к земле сухим кустарником, который в сумерках казался серебристым; посреди рос старый раскидистый дуб, к которому была приставлена лесенка (хочешь — вешай качели, хочешь — вешайся сам), но мы шли дальше, через поля, мимо цепи холмов — предгорий Кармельского хребта, воздух был густой и прозрачный, вокруг было так хорошо, что это «хорошо», казалось, можно было потрогать руками; когда совсем стемнело, мы сидели на вершине холма на крыше гробницы арабского шейха и смотрели на долину, в которой насчитали огни семи разных городов, и на золотые цепочки трасс между этими городами; на небе появились первые звезды, я сидела в пальто с чужого плеча и вспоминала, как каких-то два месяца назад в Москве, уже сдав экзамены и получив грант, медлила перед тем, как брать билеты, и думала: ехать или не ехать? От одной мысли о том, что сейчас я могла бы не видеть всех этих удивительных вещей, не быть знакомой с этими людьми, не гулять по этим дорогам, становится дурно.

Короче, несмотря на воз и маленькую тележку поводов для нытья, я тут счастлива. Не тем лихорадочным счастьем, когда гормоны бьют в голову и проверяешь входящие сообщения по двадцать раз за минуту, и не тем апатичным счастьем, когда по-настоящему скверный период жизни наконец закончился и ты не можешь нарадоваться тому, что все, наконец, более-менее нормально, — а тем спокойным, ровным счастьем, когда чувствуешь себя на своем месте. Это настолько неожиданное и непривычное чувство, что мне понадобилось несколько дней, чтобы дать ему имя. Я, конечно, вполне могу еще десять раз передумать, разочароваться, вернуться в Москву и остаться там навсегда, или переехать в какой-нибудь другой город и остаться навсегда там, или вообще обнаружить себя через пятнадцать лет с канадским гражданством, — но как же мне здесь сейчас хорошо, просто невероятно, никакими словами этого толком не передать.