вилисов постдраматический

Ещё 22 сентября ходил на ивент, заявленный как беседа Бориса Юхананова и Валерия Фокина про мультифункциональные театральные площадки (Новая сцена александринки — клон ЦИМа, и вместе с Электротеатром они почти однотипные блэкбоксы), но Фокин через пять минут оставил БЮ с модератором и ушел репетировать Гамлета. Почти два часа это всё было, то есть в целом много всего, но среди прочего Юхананов рассказывал, как он пришёл в государственный театр. Он это называет желанием получить независимость от независимости, потому что сначала был андеграунд, потом был индепендент, а потом наступило такое время, когда ему показалось правильным входить на территорию государственного театра и проводить открытую и умную (он не сказал слово «антигосударственную», но оно просто светилось в воздухе в этой фразе) культурную политику, имея деликатные рабочие отношения со всеми. Поэтому он подготовил программу для конкурса на театр Станиславского, нашёл денег на Фонд поддержки и выиграл. У поста с таким предисловием как бы мощный визионерский заряд, но его надо сдуть, потому что я хочу поделиться довольно безответственным ощущением. Ощущение состоит в том, что вот сейчас идёт 2018 год и если ты молодой режиссёр/театральный куратор/художник, то если тебе 20+ или 27-, то тебе уже должно быть довольно странным всерьёз хотеть попасть в театр, то есть вот прямо буквально в театр, в крупное театральное здание. Мы говорили об этом недавно совсем с моей подругой, которую не взяли на Blackbox в ЦИМ в этом году; я не стал подаваться на Blackbox, во-первых, конечно, после того, как Рыжаков снял уже принятый туда спект Лисовского (пусть там и был кромешный пиздец после первого эскиза, как говорят), но ещё и из вот этого ощущения, что мне в этой запущенной театральной махине делать нечего. Это ещё и упражнение по самоограничению в методе выразительности, потому что я, конечно, очень сильно тянусь к вот этим художественным спектаклям с дым-машиной и красивым светом, к таким красочным картинкам, где зрители сидят и смотрят. Надо из себя это выбивать. То есть я вот иду по набережной Фонтанки и через речку смотрю на здание БДТ. Я уверен, что у режиссёра Богомолова просто не может быть никаких таких мыслей, когда его зовут ставить «Славу», для него это всё естественно. А я чувствую какую-то увеличивающуюся дистанцию, какое-то такое смешное отстранение. Опять же, как говорил Юхананов, «работая со своим будущим как с настоящим», я не могу сейчас представить, что я хочу, чтобы меня через 5 или 10 лет, когда я стану стандартным известным молодым режиссёром, позвали в БДТ. Или в Новую Мариинку. Или в Гоголь-центр. Или в Мюнхенский каммершпиле. Мне это кажется просто диким, — зачем? То есть это даже не про институции, а скорее про архитектуру — и здания, и сознания. Это вполне себе тривиальная мысль, если смотреть на неё с позиций людей, занимающихся site-specific театром, типа, ало, а что тут нового, мы давно уже ничего не делаем в театрах. Но мне кажется, что это ощущение чуть глубже и ведёт не к разнообразию жанров, а к разделению театра на две части. Потому что если искусство, как говорит Гройс, действительно заменило людям церкви, то вот эти гигантские храмы на фонтанке, на б.дмитровке, на курской и менделеевской будут стоять ещё очень долго. И время вокруг них бежит явно быстрее, чем они способны вибрировать на месте.