вилисов постдраматический

В Александринке на основной сцене появился довольно смелый спектакль, что вообще удивительно. Я 14 числа сходил на «Сирано де Бержерак» Николая Рощина, главрежа этого театра. До этого смотрел его отличного «Ворона». Спектакль очень странный и сделан по схеме, которую я встречал уже несколько раз: в нём как бы три акта, но первые два объединены в одну двухчасовую часть, а третий даётся отдельно после антракта. Так вот первая часть на 70% непонятно зачем сделана. Там есть отличные перформативно-художнические сцены типа когда девять человек минут 12 синхронно, очень подробно и комически одеваются перед зрителями вот в эти свои костюмы 17 века, а рядом с этими сценами какие-то абсолютно бессмысленные разговорные эпизоды, которые нужны, кажется, только для того, чтобы передать фабулу. Может быть, дело в том, что это премьерный показ и артисты ещё не разыгрались, может быть, ещё в чём-то, но на этих сценах абсолютно пропадает энергия и кажется, что режиссёр делал их на похуях. А вот в последнем акте Сирано умирает и начинается просто полный пиздец, о чём ниже. О какой схеме я говорю — такая же структура, например, у спектакля Филиппа Григорьяна «Тартюф» в Электротеатре. Первый двухчасовой акт деликатно-костюмно-текстовый, хотя и с приветами из постдрамы типа размножения персонажей, а после антракта начинается пиздопроебонь: Тартюф-Распутин появляется в золотом костюме, лосинах, с клатчем, врубается цветомузыка, царь стоит с коробками доширака на ушах. Григорьян объяснял это как метафору смерти и невозможности в настоящем классического театра, типа всё — два часа нормального театра прошло и это было скучно, а теперь вот как надо делать сейчас. Разумеется, так уже давно не надо делать, потому что последние части этих спектов Григорьяна и Рощина — это такой классический постмодернизм с уходом в дикий трэш. В театре это до сих пор очень непривычно видеть, но в пространстве как бы общей чувственности и даже просто в пространстве медиа и более массового искусства этот видимый переход от модерна к постмодерну заезжен ну просто до пизды, то есть если бы театр развивался, что называется, «в ногу со временем», то сейчас такие цветомузычные сцены (у Рощина тоже трэш сопровождается такой радугой из света, всё зелёно-фиолетовое и переливается) были бы уже стыдными. В этом спектакле есть две хорошие тенденции:

1) Рефлексия на актуальное состояние театра (в прологе показывается видеоролик, где Кардинал выступает против бесчисленных интерпретаций и за новую драматургию); по ходу спектакля есть несколько реплик в эту сторону, а вся последняя часть происходит как раз как торжество «старого театра» — на фоне задников с принтами возрожденческой живописи ритуально пляшут вот эти герои мифологии — Амур, пастушок, черти етс етс. 2) Политический мессадж. История любви пастуха и юной девушки оборачивается в пиздец по следующей схеме: опускается задник максимально похожий на американский флаг и распечатанная плоская огромная кукла чувака, похожего на дядю сэма, — сообщается, что это сам дьявол. И он предлагает молодым людям или продать родину, или попасть в ад. И тут молодой человек в запале патриотизма не соглашается продать родину и тащит девушку за собой в адскую мясорубку, где у них затем происходит ну такой типичный диалог с первого канала — девушка робко интересуется, может быть не надо жертвовать жизнью за эфемерную родину, а пастушок ей отвечает, мол, ты что дура баба, сейчас такое время что враги вокруг, ни шагу назад. То есть абсолютно истерический стёб на текущую российскую реальность, зал ухахатывался. И это, напоминаю, Александринский театр. Другая мощная сцена в этом смысле — из первого акта; там священник очень быстро венчает Роксану и Кристиана, и сначала идёт такой лёгкий стёб над рпц, а потом они начинают рвать хлеб и пить вино и все втроём по нарастающей орать «Плоть господня, кровь господня» — и так ну вот просто до оргиастической истерики.